А может - и неоправданных взлетов, нелепых карьер, торжествующего ничтожества?

Анна Павловна отсудила у соседей две оставшиеся комнаты. Как ей это удалось - одному Богу известно. Но теперь у них с Леве была отдельная квартира. В конце тридцатых - это было просто чудо! Она была молодой специалист, ее фотография появилась в журнале "СССР на стройке". Орденоносец, спортсменка, парашютистка, лектор женклубов, преподаватель военно-химической Академии.

А Людвиг Карлович, забрав поутру газеты из почтового ящика, прикупив еще с полдюжины в киоске "Союзпечать", что на углу, шел на склад и читал их до обеда. Анна Павловна возмущалась, и он соглашался с ней, говоря, что он - "скверный человек".

На пятый раз Анна Павловна поняла его признание и рассмеялась -действительно вся его жизнь теперь протекала на сквере.

АННА – (почти кричит). Приходишь с работы! Голова кругом! Еле ноги тащишь... А тут весь дом вверх дном! Что это за деревяшки?

ЛЮДВИГ - Обед готов. На плите.

АННА - Кому нужна эта рухлядь?

ЛЮДВИГ - Это бюро стояло в приемной графа Бенкендорфа Александра Христофоровича.

АННА - Ты еще ляпни где-нибудь об этом! Мало мне разговоров о моем муженьке!

ЛЮДВИГ - Мы в разводе. Я тебе не муж. Я тебе - домработник...

АННА - Выброси ты все это на помойку! От греха подальше!

ЛЮДВИГ - (спокойно). Ни за что!

АННА - Тогда я выброшу!

ЛЮДВИГ - Через мой труп! (Смеется). "Юпитер, ты сердишься!"

АННА - Я не Юпитер! Я доцент.

ЛЮДВИГ - (смеясь). "Доцент-прицент"!

АННА - Хорошо, это я виновата! Доволен? Я зря ругала тебя за безделье! (В сердцах). Займись чем-нибудь полезньм!

ЛЮДВИГ - Помилуй, матушка! Краснодеревщик - одна из самых почитаемых профессий в мире! (Хохочет). О-о... Ты еще будешь мной гордиться. Твой же Чернопятов будет здесь ползать на коленях - чтобы я починил его павловскую мебель! (Искренно). Она у него в отвратном состоянии!

АННА - (не сразу). А ты уверен, что сможешь стать краснодеревщиком? Профессионалом? Ты же белоручка?

ЛЮДВИГ - Я? (Пауза). Не замечал... (Неожиданною). Но ты же стала вузовским работником. Это было еще более невероятно!

АННА - (заносчиво). Ну, я - не ты! Я все-таки пролетарского корня! С моей анкетой...

ЛЮДВИГ - (тихо). Отец махновец. Мать - дочь кулака...

АННА - (вкрадчиво). И еще муж... (шепотом). Бывший банкир! (Не сразу). А это что за детские игрушки? Ты что, впал в детство?

ЛЮДВИГ - (после долгой паузы). А ты разве не видела мальчика в красной рубашке? Ну, в моей бывшей детской.

АННА - (тихо) И ты... Ты?

ЛЮДВИГ -(тихо) Да...

АННА - (шепотом). Значит, ты... его тоже видел? '-Тс-с-с... Он спит!

АННА – (встает). Я только посмотрю не него... {Открывает дверь) Никого! (Смеется неуверенно). А может... нам померещилось?

ЛЮДВИГ - Обоим? Н-нет! Он, наверно, убежал в Сад Баумана... Посмотри в окно! Вон его красная рубашка. Она же издалека видна!

АННА - {не сразу). Чернопятова арестовали.

ЛЮДВИГ - {тихо). "Вакансии как раз открыты..." {Пауза). Для тебя, (с мольбой). Не надо! Аня! Прекрати! Нельзя идти по трупам!

АННА – (почти кричит). Но у нас же сын! Сы-ын!

ЛЮДВИГ – (осторожно). Кстати, как его зовут? {Анна молчит). Валерий! Павел? Карл?

АННА - Да, да...  Валерий. Как Чкалов! (Бежит по квартире с криком).

Валерий! Ва-ле-рий...

(Музыка... Как гневный порыв. И в тишине старый голос)

ЛЮДВИГ – (про себя) Ему было бы... Лет десять! С половиной... Он бы пошел в четвертый класс?

(Слышен зовущий голос матери: "Валерий? Ты где, Валера! Не прячься от мамы!». После тишины, молчания, праздничной, новогодней музыки, налетевшей издали, а потом боя курантов, криков толпы - все под-сурдинку, издали, снова приходит тишина. Скрипит пластинка и два замечательно-старых голоса поют романс конца того века - Обухова и Козловский. Дивно звучит виолончель.

Слышно, как с шумом распахивается могучая, старинная входная дверь. Упругие быстрые шаги молодой, уверенной в себе женщины. И наконец, щелчок выключателя и голос Анны Павловны.)

АННА - Почему ты сидишь в темноте? Один?

ЛЮДВИГ - С Новым Годом! Анна! Подойди ко мне, я тебя поцелую...

АННА - С новьм годом, дорогой. (Целует мужа). Так где же твои гости?

ЛЮДВИГ - Наш винт закончился. Час назад. И мои старые холостяки отбыли по своим берлогам.

АННА - Какие же они старые? Ананий Викентьевич... Янкель Пейсахович. Камзалов...

ЛЮДВИГ – (шутя). Хорошее дельце можно было бы сложить. Как пасьянс. Деникинский штаб-ротмистр. Подрядчик Артеллерийского департамента. И бывший толстовец, а ныне - староста баптистской общины! (Смеется).

АННА - Ты, ты дошутишься!

ЛЮДВИГ - И не забудь еще меня! Потомственного почетного гражданина свободного города Кенигсберга! Члена Совета попечителей Московской Мариинской обители! Как ныне говорят - "владельца заводов, газет, пароходов..."

АННА - Господи... Не пей больше!

ЛЮДВИГ - Сегодня можно.

АННА - Посмотри на себя со стороны - в темной комнате, один... С бутылкой...

ЛЮДВИГ - Не с бутылкой, а со штофом. Со старинным голландским штофом... Присаживайтесь ко мне, профессор!

АННА – (устало). Я - не профессор.

ЛЮДВИГ - Скоро будешь! Ты будешь кем угодно...

АННА - Все смотрели только на мое платье! Ты - гений!

ЛЮДВИГ - Я давно подозревал в себе некоторую гениальность! Но что бы она пробудилась у меня в портняжничестве?! Это выше любых фантазий!

АННА - (смеется). Краснодеревщик, портной, повар, скорняк. Кстати, я захватила у Маховых французский журнал. Там совершенно потрясные туфли! Такие лодочки!

ЛЮДВИГ - (почти в ужасе). Ты хочешь, чтобы я еще тачал тебе сапоги!

АННА - (хохочет). - Ты можешь все! У тебя золотые руки!

ЛЮДВИГ - (тихо). Раньше я думал... Что у меня золотая голова!

АННА - (неожиданно). А что это за подарки?! Железная дорога? (Пауза). Кому?

ЛЮДВИГ - Ты же знаешь.

АННА - (моля). Не надо...

ЛЮДВИГ - Надо! Иначе я сойду с ума.

АННА - Ты... Мы с тобой... Мы не должны позволять себе. Этого!

ЛЮДВИГ - (прося). Я же на свои деньги. Я их сам заработал!

АННА - Я все понимаю! Но ты погибаешь. Один тут, в этих четырех стенах. Боясь всех и вся... Блестящий, умный, талантливый... Нежный, мой! Людя... Людик! Давай что-нибудь придумаем?! А?

ЛЮДВИГ - Хорошо, я могу пойти работать в сберкассу. Может... и возьмут? А?

АННА - Может быть! Может... Вот пройдут праздники. Будет новый год. Я так боюсь високосных годов. Ну, он прошел - сороковой год. Теперь впереди сорок первый. Год - как год... Ну, может быть, и в нашей с тобой жизни что-то случится... Хорошее! (Неожиданно). Что так смотришь на меня?

ЛЮДВИГ - Какая ты стала... (Смеется). Победоносная женщина!

АННА (обнимает его, целует, горячо, страстно). Людя, Дюдик! Дорогой мой! Радость, солнышко мое... Ты мне все простишь? уже все простил? Да?

ЛЮДВИГ - Я-то простил. Прощу... Только он не простит.

АННА - Кто? Чернопятов?

ЛЮДВИГ - Причем тут Чернопятов? Его уже в прах-то наверняка развеяли... (Жестко). Сын - не простит!

АННА - (кричит). Перестань! Перестань мучить меня! Ты - сумасшедший. Ты -изверг! Тебя надо обратно. В Кандалакшу. В психиатричку!

ЛЮДВИГ - (спокойно). Тише - иначе разбудишь мальчика.

(В ответ - только сдавленный, женский, безысходный стон. И музыка, которая постепенно становится грозовой.)

Трудно поверить, когда говорят, что русскому человеку война к лицу, что-то главное совершается в человеке. На следующий день Людвиг Карлович пошел записываться добровольцем, но вместо фронта оказался в КазЛАГе, как немец и "бывший". Два года бомбардировал начальство просьбами о фронте. И - о, чудо! - в октябре сорок второго, перед самой Сталинградской битвой был отправлен на фронт, провоевал два с лишним года ездовым на батарее тяжелых орудий и вернулся в Москву с двумя нашивками за ранения и тремя медалями, из которых одна была из самых славных - с медалью "За отвагу!"

Вот, подишь ты... Что ни делает с людьми война! Может, вся накопившаяся за годы и годы энергия, боль, обида, мужская отвага прорвалась в душе этого тишайшего человека, и он стал обычным героем, крепким и выносливым, солдатом безропотным и отважным. Никто, кажется, не поверил бы в подобные метаморфозы - кроме одного человека. Кроме Анны.

(В ночи два голоса. Два счастливых голоса).

АННА - Иди сюда... Еще! Иди сюда... Сладкий мой... Родной мой! Ох, поцелуй меня еще...

ЛЮДВИГ - Ох... (Смеется). Пожалей меня. Я хоть и вчерашний солдат, но я старый человек! Аня... Анечка...

АННА - Скажи ласково - Нюша! Нюрочка...

ЛЮДВИГ - (серьезно). Нет - Анна, Ан-на! Это прекрасно. Это как звук колокола. Ан-на... Ан-на... Ты слышишь?

АННА - (просто). Нет!

ЛЮДВИГ - Ох, смешная ты, моя. Какой я все-таки счастливый человек! Я даже не представлял, как я тебя люблю! Ведь ночи, дня не было, чтобы я не мечтал о тебе. Не думал, не вспоминал... Как ты ходишь...  Царственно... Как улыбаешься, как

АННА - А как я сержусь?

ЛЮДВИГ - Царственно! (Целует ее). Из таких как, ты, императрицы получались...

АННА - Катерина...

ЛЮДВИГ - Нет! Та все-таки немка была!

АННА - Так и я немка... (Смеется). По мужу!

ЛЮДВИГ - Нет! Ты Елизавета Петровна. Анна Иоанновна!

Анна - (тихо). Лучше Елизавета... (тихо счастливо смеется) Вот у нас все как у людей и получилось - муж на фронте. Жена в эвакуации. Сын ... (споткнулась)

ЛЮДВИГ - (тихо). Сын... растет. У бабушки.

АННА - (недобро). Не надо! Перестань...

ЛЮДВИГ - Хорошо, я перестану... (Молчание).

АННА - (не сразу). Теперь тебе и на работу можно... Все-таки фронтовик!

ЛЮВИГ - (мягко). Потом об этом...

АННА - Почему - потом?

ЛЮДВИГ - Ну, не сейчас же - ночью. Я пойду в отдел кадров?! (Смеется). Что-то у тебя глаза стали чуть-чуть косить?

АННА - Говорят, у бабы это от счастья бывает.

ЛЮДВИГ - А ты счастливая?

АННА - О-о!

ЛЮДВИГ - Со мной счастливая? Или в эвакуации - без меня!

АННА - Все, что было в эвакуации, не в счет!

ЛЮДВИГ - Значит, все-таки было?

АННА - (вскочила). Фу - что-то пить хочется! Сейчас бы целое ведро кажется выпила. Знаешь, колодезной такой воды. Чтобы аж зубы заломило! (Смеется). Что ты на меня так смотришь?

ЛЮДВИГ - Постой-постой! Вот так... Как замечательно свет на тебя падает! Если бы ты только видела!

АННА - (смеется довольная). Мне уж говорили - Рубенс!

ЛЮДВИГ - (неожиданно). Пристрелить бы тебя... Сейчас часто такое бывает.

АННА - А ты пристрели! (тихо). Может, тебе лучше будет?

ЛЮДВИГ - (не сразу). Настрелялся я уже. На всю жизнь! (тихо) Иди к себе...

AННА - Но... Людя! Людик...

ЛЮДВИГ - (грозно). Иди к себе! (Добавил четко, но тихо). Война кончилась.

(После короткой, но бурной музыкальной паузы наступает удивительная тишина. Та тишина, про которую, наверно, сказано - "ничто в поле не колышется". Только истома июльского полдня... Словно проснувшись, пропоет петух, чуть качнется и звякнет ведро на колодезной цепи, просверкнет шепот листьев и парный полет ласточек. И снова тишина, зной, истома...)

ЛЮДВИГ - (беседует тихо, серьезно, спокойно... почти счастливо).

- Ты спи, Валерочка, спи... Перегрелся, наверно, но солнце. А я, если позволишь, посижу с тобой. Дай только прикрою спинку - все равно ветер-то для тебя опасный. (Пауза). Вот и хорошо. (Что-то тихо мурлычет про себя). Наша мама.... кормилица наша в такую жару экзамены в институте принимает. Потом у нее кафедра. А ты же сам знаешь какое нынче время...
Всяческая борьба. С вредными идеями. С космополитизмом. {Тихо смеется).
А ты, наверно, и не знаешь, что это такое по-настоящему. Я бы тебе
объяснил, но, наверно, мои объяснения будут странными. Я ведь сам в какой-
то степени если не космополит... То что-то вроде. Родился в Варнемюнде,
под Ростоком. Это в Германии. И учился то в Петербурге, то в Риге, то в
Бельгии. В католическом университете Левен. (Смеется). Почти как моя
фамилия. Моя - не твоя... Твоя фамилия, как у нашей мамы - Абрикосова.
Так тебе будет лучше. Тебя не будут переспрашивать везде - и в милиции, и в
очереди, и в гостинице - "Как, как...Лева? Нет, не Лева, а Леве. А потом ведь
столько разных проблем с национальностью. Ведь я могу писаться и француз - мой дед Леве. Французская фамилия, другой дед - немец. Бабушки обе -еврейки. (Усмехается). А это сейчас не самая лучшая запись в паспорте. (Не сразу). Только, как быть с отчеством? Но ведь тебе получать паспорт еще через год. (Тихая, далекая музыка, чем-то напоминающая румбу...) Господи! Как хорошо... Тишина, деревня, солнце, зелень кругом. И ты - со мной... (Еле слышно). Навсегда со мной. (Помолчал). А на маму ты не сердись! Это она отправила нас сюда. Здесь всегда было хорошо. Я помню. Еще давно... Здесь жили замечательные люди, когда тебя еще не было. А я здесь уже работал... По распоряжению правительства. Не надо их осуждать - они потом почти все погибли. А мы с тобой живы. (Смеется счастливый). И у нас есть наша мама. Она большой человек. Она великий человек. Она спасает нас - она прячет нас с тобой. Да, да - пусть здесь, в Кандалакше... За много верст от Москвы! Но ведь это она не только для себя делает - но и для нас! Ведь если сейчас кто-нибудь узнает про нас с тобой. То где бы мы оказались? А? И мама наша. Ведь она заведующий кафедрой? Лауреат сталинской! У нее масса врагов! Ты же сам знаешь, как она умеет их наживать (смеется). Ну, прямо на пустом месте! (Смеется). А здесь мы с безопасности, про нас все забыли. Нас с тобой... (Усмехнулся) просто вычеркнули из всех списков. Вычеркнули из жизни. Зато мы живы... Мой мальчик! Мы живы! И мы вместе! (Задохнулся от приступа слез) и ни о чем не думай. А я буду читать тебе по-немецки. Ты же помнишь, как мы с тобой договорились - надо хорошо знать языки - английский, и французский... А немецкий ты слышишь каждый день. Итак... Слушай... Ведь во сне тоже прекрасно учишься, даже лучше, чем наяву. Итак Гете. - "Фауст". Где мы с тобой остановились? Да, да... Перед монологом героя в третьем действии. (Читает сначала тихо, потом все осмысленнее, спокойнее, читает почти царственно - словно никогда не уходила из этого человека его подлинная, высокая душевная стать.)

АВТОР - Ученые утверждают, что у человека шестикратный запас биологической прочности. Значит, он должен жить лет триста пятьдесят -четыреста. Библейские люди так и жили, если верить этой единственной из книг. Мы же на такую жизнь даже и не надеемся. Но иногда нам кажется, что такая бесконечная жизнь была бы для нас скорее наказанием, чем радостью. И виной тому не землетрясения и ураганы, не засуха или извержение вулканов. И даже не революции и голод, не войны и мор... А то, что мы так неуверенно называем

"человеческими отношениями".

Я не знаю, когда точно умер Людвиг Карлович... Нет, не знаю. Кажется, Анна Павловна пережила мужа лет на пятнадцать. Но еще в середине шестидесятых годов эту пожилую интеллигентную пару можно было встретить на Тверском бульваре почти каждый погожий день. На них многие невольно оглядывались.

Почти всегда в черных свободных одеждах. Они казались людьми из другого, ушедшего мира. Но одновременно выглядели победителями. Они пережили многое и многих... Они почти не разговаривали между собой, но и так было ясно, что это очень близкие, очень преданные друг другу люди.

ЛЮДВИГ - Прости меня, Аня. Я так мало тебе смог дать за всю нашу жизнь.

АННА - Ты любил меня. Что может быть больше?

ЛЮДВИГ - Я обещал тебе показать Париж, Италию... Лондон. А мы с тобой дальше Киева никуда и не ездили.

АННА - Разве в этом дело?

ЛЮДВИГ - И в этом тоже. {После паузы). Я прожил три жизни. Молодость – в Европе, еще до той войны, потом первая семья, первое счастье, карьера богатство... А потом уже - третья жизнь. Она состояла только из тебя. А ты прожила только последнюю - одну. Со мной.

АННА - (не сразу). Откуда ты знаешь?

ЛЮДВИГ - Знаю.

АННА - (резко). Откуда ты знаешь? Была карьера. Наука... Известность. Почти слава. У меня было много мужчин. Да, да... Меня любили, и я любила.

ЛЮДВИГ - Но ты все равно возвращалась домой. Ко мне...

АННА - Да... И ты иногда отворачивался, чтобы не видеть моих счастливых глаз.

ЛЮДВИГ - Или ненавидящих?

АННА - Нет! Тебе это только казалось. (Не сразу). Ты всегда был для меня всем - и отцом, и ребенком. И мужем. И сердцем моим. Ты! И только ты...

ЛЮДВИГ - (после паузы) Ты всегда была жестокая женщина. Скольких людей ты... Через скольких людей ты переступила.

АННА - Мне было кого защищать. И я ни в чем не раскаиваюсь.

ЛЮДВИГ - (не сразу). Даже в гибели Чернопятова.

АННА - (дрогнула). Может, только... Чернопятова? (Не сразу). Он был моя первая любовь.

ЛЮДВИГ - (не сразу). А я всегда думал... Что первой любовью для тебя был я?

АННА - Нет... Ты был что-то другое... (Тихо). Ты и Валерий.

ЛЮДВИГ - (резко). Не надо!.. Мы же договорились с тобой... Мы вылечились... Оба... Уже давно.

АННА - (упрямо) Ты! И наш сын! (пауза) Ну, и что - "его не было". Он был! Выл в наших сердцах. В нашей заботе... В каждом из нас...

ЛЮДВИГ-Не надо...

АННА - Нет, он придет. Он придет позже... (Смеется) Видишь, я уже тоже начинаю заговариваться. Как ты когда-то...

ЛЮДВИГ - Как мы вместе. (Смеется).

АННА - Вон видишь идет этот лейтенант. Высокий брюнет... Он мог быть таким? Ведь правда? Или еще вчера я видела: в Институт приехали по обмену аспиранты из ГДР. Один... Ну, просто вылитый ты в молодости.

ЛЮДВИГ - А ты меня и не видела - в молодости!

АННА - (не сразу). Ты прощал мне все! Кто еще на земле так мог меня понять? Даже я сама себя никогда так не понимала.

ЛЮДВИГ - (тихо). Нынче, кажется, уже понимаешь...

АННА - Кажется...

ЛЮДВИГ  -  Прости  меня...   Но  очень  давно.   Когда мы  с  тобой  только встретились.

АННА - Не надо!

ЛЮДВИГ - (настойчиво, но мягко). Надо... Когда я, в общем-то потерянный для мира... для себя человек. Увидел тебя! Я вдруг подумал, но ведь и волчонка можно приручить! АННА - (тихо). Хуже. Волчицу!

ЛЮДВИГ - Может быть... И если я смогу это сделать. Если я человек... То и она станет человеком. И тогда вся жизнь уже не бессмысленна. И не только моя! Вообще вся жизнь тогда имеет смысл. И какое-то еще другое значение. Да! Если дикость становится культурой... Если зверь становится человеком... Если глухота слышит мелодию...

АННА - Не надо дальше... Я уже старая. Я тоже что-то понимаю.

ЛЮДВИГ - (усмехается). И что же ты понимаешь?

АННА - Понимаю!

ЛЮДВИГ - (настойчиво). Так - что? Что?

АННА - (не сразу). Я когда-то проснулась ночью и посмотрела на твое светлое, доброе...  Такое детское лицо!  И подумала...  (Вздохнула). Неужели участь человека - это "жрать жизнь"? Хавать жизнь? Лопать? Хрустеть жизнью? Неужели вся жизнь - это только "большая жрачка?

ЛЮДВИГ - (целует ее). Анечка...

АННА - Нет! Анна... (Сквозь слезы). Помнишь, когда-то ты сказал: "Анна – это как удар колокола!" Ан-на... Ан-на... Ан-на..."

ЛЮДВИГ - (тихо).Ты видишь, он идет к нам?

АННА - Кто? Что с тобой! Людик... Людик! Возьми себя в руки!

ЛЮДВИГ  -  Тише...   Он  идет...   Он  уже  близко...   Посмотри,   какой  он.

Прекрасный... Как ты! У него твои глаза... Он строен и светел, как тополь.

Господи, это же Он. Ты только посмотри. Это же он... Наш... Сын!

(Короткий вскрик старой женщины...   Сирена   "скорой помощи"...   Гулкий,

захлебывающийся удар и еще удар сердца...  Частый, прерывистый... Потом

последний - и тишина.

С далекой музыкой, с тихим женским плачем, с почти неслышным отдаленным

благовестом. И, почти как насмешка, вдруг всплывшая, давно забытая всеми на

свете, раздается "румба" из двадцатых, канувших в Лету, годов...)

АВТОР - Анна Павловна долго - своенравная, резкая, потерянная... Она всегда словно прислушивалась, не раздастся ли тот единственный голос, к которому привыкла больше, чем к своему. Ее лицо почти всегда было озабочено, словно она решала что-то очень важное для себя, на что она обязательно должна была дать ответ. Позже, даже, может быть, - в другой жизни. Мы, молодые, считали все это дурью и капризами...   Мы, как я сейчас понимаю, не очень нравились ей - перед ее глазами стояли какие-то другие лица, другая жизнь, которая только мелькнула и, поманив, исчезла, "обещая только встречу впереди". Теперь мне кажется, именно она, а не мы, была права. Она так...  дорого заплатила, заплатила всей своей жизнью, чтобы разглядеть в кромешном тумане дикого века, в одиночестве судьбы каждого что-то верное и надежное... Что открыл ей ее странный спутник - ее раб, ее муж, ее бог.

   А ныне их обоих уже много лет как нет на этом свете, светлое лицо их сына, его открытый миру взор, кажется мне, все чаще и чаще всплывает из темноты, из снов... Из самой немоты нашего времени. И даже иногда будто мелькнет в вечерней толпе - то с улыбкой, то с надеждой, то с обещанием, что мы все все-таки выживем. И спасемся. Потому что - не мы первые. И не нам быть последними.