Константин Рупасов 

Стихотворения

*****

Я видел проявленья нелюбви

и женщин в форме милицейской.

Они точны, как эталонный цезий

и тикали у времени внутри,

и на руках несли радиосвязь,

к груди ее невольно прижимая.

А та хрипит, как будто неживая,

а может, огрызаясь и грозясь.

Терпение исчерпано на треть.

Бежит октябрь, как в Сербию Родзянко,

и моросила мелкая морзянка:

три точки, три тире…

Кому-нибудь всегда еще больней.

А мы с тобой не знали и не знаем,

и наше время говорило с нами

словами непонятными вполне.

*****

А у тебя в окне вьется река ужом,

и звенит под дугой первомайский – с искрой – трамвай.

А у меня в окне стоит человек с ружьем

да шелестит высохшая трава.

А за тобой придут, жалуясь, лепеча,

руки ломая, мелкой слезой сочась.

А за мной придут новобранцы с лопатами на плечах

и понесут молча за медсанчасть.

Вот тебе смерть. Справишься – володей, -

скажет река, мудрая, как змея.

И побегут облака по траве моей, по твоей воде,

но ни тебя не хватятся, ни меня.

Так и пойдем вдвоем по иным степям.

Знаешь, скажу, - ничего что как мир старо.

Лишь бы меня, лишь бы, скажу, тебя

окружало небо со всех четырех сторон.

Холодный март

…А он по дну, под медленным одним,

под небом головокруженья

с работы, сам не свой,

идет по-над каналом обводным,

уже по окружной, по Оружейной,

по Моховой.

Порастеряв важнецкие бумаг

с печатями в дороге вороха и

немалые задумав чудеса,

он пьян. Он пил. Он выжил из ума

от медленного в воздухе порханья

снежинок, он и сам

порхает, он охрип, он, тихо бормоча

«Уже сама себе вослед глядела

зима, печальна и тиха»,

не в силах. Замолкает. Замолчал.

И мимо удивленная летела

и не воспетая в стихах

старушка и промолвила: «Москвы-

реки несладкий леденец, отвесно

летящий снег, и валенки надень».

И не скрывая в голосе тоски

c лопатой дворник у подъезда:

«Сугробов белый хлеб на черный день…»

И хор прохожих: «Гаснущей зимы

сомнения, приливы и отливы,

пар изо рта, строка из-под пера,

и вот недалеко и до земли,

и на снегу ворон гиероглифы…

сквозь слёзы…

и никак не разобрать…»

*****

                                                                          Л.

Знаю имя твое, но не знаю тебя. За нами

приходили менты, набивали карманы снами,

набивали рты матерщины картошечкой отварною,

уходили ни с чем, удивлялись вместе со мною.

Слышу голос твой, но ни слова не понимаю,

словно сказанное во сне спросонья припоминаю,

или в небе московском, выстроенном на сваях,

загудели твои провода на лихих тополиных свадьбах.

И бездомный город всю ночь тебя поджидает

под окном и фонарики желтые поджигает,

и будильники в клетках спальных и музыкальных

ходят туда-сюда, цокают языками.

Так ни пуха вам, тополя, ни пера вам, гнезда вороньи,

заходи, если что, участковый ты мой районный.

Здесь всегда от души молчания наливали.

Постучи в закрытую дверь. Помяни, как звали.

Разговор, подслушанный в метро

И умер, и уснул, и ехали в метро,

вагончики на стыках хлопотали,

а он открыл глаза и говорил:

Но ты меня, пожалуйста, не тронь,

я жизнь свою прикручивал болтами,

и машинист трубил, как Гавриил.

Я первый лёд, но тоньше и черней,

я пассажир внимательный ноябрьский

в одежде для зимы.

Я видел тайны маленьких червей

под листьями, под разноцветной ряской

во глубине земли.

Когда-то мы сидели за огнем,

и вот, одна звалась Анастасия,

Мария или как-нибудь ещё.

И тьма происходила за окном,

и белая с небес анестезия,

и невода с неоновым лещом.

Я был рыбак, я видывал улов,

и как на блюде мертвеца вносили,

и, пробираясь в траурной плотве

бульваров, я встречал чугунных львов

и спрашивал: где Николай Василич?

И получал неправильный ответ.

И пел звонарь отребью и ворью,

от вечности, он пел, не зарекайся,

и тот же был у осени прищур…

Я сам не знаю, что я говорю.

Я мысль о смерти принял как лекарство.

Вот чем запить, никак не отыщу.

Ну что ты смотришь? Наливай скорей.

Ещё по сто и по домам поедем.

Не расплескай, прихватывай ловчей.

Как говорил мне в армии старлей

Шевцов: ты здесь, салага, не за этим.

Но так и не сказал, зачем…

*****

Вставай из-под земли как заводной,

пластмассовый на косточках покойник.

Ты будешь наш учитель и полковник,

пока они ходили за водой.

Танцуйте в простынях соседи этажом.

Нам тоже ваша музыка играла,

но жизнь проста, как хлорка из-под крана,

и мир лежал, зарезанный ножом.

Мы так мертвы, как дай вам бог другим,

и бог у нас давно не на посылках.

На выселках, в заснеженных поселках,

скучает, пишет письма от руки.

Звони, пиши по старым адресам,

Тем не судьба, и кто его, трезва ли?

Зачем ты есть, когда тебя не звали?

Уже большой. Давай-ка дальше сам.